Клаудио Наранхо приехал в Чили, чтобы принять участие в Конгрессе буду-щего. В свои восемьдесят пять лет он размышляет о собственной старости и старении тела. «Однако я продолжаю меняться в лучшую сторону благодаря способности радоваться – вопреки тому, что моё тело приходит в негодность. Это не дар, это то, чему я постепенно учился».

Всё началось два года назад, с подобия лёгкого тремора левой руки, когда я читал лекцию. В последние месяцы эта дрожь становилась всё заметнее и затронула также ногу в той же половине тела. Сейчас, сидя в гостинице в Сантьяго за несколько дней до выступления в качестве одной из селебритис, приглашённых на Конгресс будущего, Клаудио Наранхо охвачен левосторонним тремором, однако сотрясается лишь его тело. Его голос не дрожит, а мысли его быстры, как пули.

– У меня редкая болезнь. Это не Паркинсон, поскольку она затрагивает одну сторону тела. Это не то, что называют эссенциальным тремором, потому что я могу сознательно остановить это», — говорит Клаудио, в то время как прикрывает свою левую руку, которая уже не дрожит. «Это что-то такое, чего нет в книгах по медицине. Мне делали МРТ, и оказалось, что у меня на удивление здоровый мозг. Мне не объясняют, что происходит. Я считаю это побочным действием того, что в духовной традиции называется «кундалини», внутренней энергией тела. Эта энергия била из меня ключом, однако сейчас она, скорее, уходит из меня через руку подобно пару из скороварки.
– Но это не то, что могут увидеть врачи.
–Нет. Лишь раздутое самомнение врачей позволяет им считать, что они все знают.
Клаудио Наранхо тоже врач. Хотя и не совсем обычный. Психиатр, обладатель стипендий Гуггенхайма и Фулбрайта, защитился в нескольких  в университетах США, получил почётного доктора в ряде других университетов и стал автором десятков книг, и традиционное направление в медицине его не привлекает. В гештальт-терапии и так называемой трансперсональной психологии, где имеет значение не только разум, но и дух, он стал известным авторитетом. Он использовал медитацию и музыку в качестве терапевтических методов, и он развил программу самопознания, с которой ездит по миру и читает лекции.

– Мой год начинается в Беркли, Калифорния. Я поселился там в шестидесятых, у меня есть дом. Там я пишу пару месяцев. Затем я отправляюсь в  поездки по Латинской Америке, которые с каждым разом становятся все менее продолжительными. Во втором полугодии я собираюсь в Испанию, Италию и Германию. В следующем году я перееду жить в Удине, на север Италии. Это местность с крестьянскими традициями, небольшой городишко с престижным университетом. Меня многие там знают. Когда я пошёл в банк открыть счёт, меня окружили фаны. Они не считают меня интеллектуалом, скорее, кем-то вроде Санта-Клауса. А мне и нравится, что меня считают хорошим человеком».

Тот, кто медитирует

В ноябре Клаудио Наранхо исполнилось восемьдесят пять лет. У него был большой праздник на четыреста человек. Это было в Салентине, в каблуке итальянского сапога, на юге Италии. «Весело отметили» — говорит он. Гости написали ему письма, которые после составили целую книгу.

– Каким вас застала старость, доктор?
– Творческим человеком в хорошем настроении, но со всё более дряхлеющим телом. Не так давно я заболел опоясывающим герпесом, из-за которого появилось ощущение, что одна из моих ног будто одеревенела. Да еще этот диабет, который с возрастом приносит мне все больше вреда. И  тремор, для которого всё ещё нет соответствующего медицинского диагноза.
– То есть, ваши восемьдесят пять застали вас в расцвете творчества, в хорошем расположении духа, но с признаками усталости материала .
– Усталость материала  — хорошее определение.
– У вас были учителя в различных духовных практиках: буддистской, исламской, иудаистской, индуистской, шаманской. Помогает ли Вам это принять старость?
– Полагаю, что путь моего личного развития заставляет меня не бояться смерти. Пару лет назад мне приснилось не только, что я умираю, но и что я разлагаюсь. Сны иногда учат нас: человеку они посланы для того, чтобы он начал свыкаться с мыслью, в данном случае, о смерти и не забывал про нее. Сейчас она меня не беспокоит, я лишь стараюсь не терять времени, поскольку смерть ходит за мной по пятам.
– Которая из пройденных Вами духовных практик приносит Вам наибольшую пользу?
– Буддизм. С 70-х годов у меня есть тибетский учитель в монастыре в Калифорнии. Буддистская медитация мне очень помогла, развиваешь  непривязанность. Мы, люди, зависим от других – и это нездорово. Полезна любовь, а не привязанность. Нам хронически не хватает любви, люди вырастают, не чувствуя, что получили достаточно любви в детстве. Эта нехватка любви приводит к тому, что многие живут, чтобы представить себя лучше, чем они есть на самом деле или заработать себе побольше очков. Человек создает ложный образ себя. Медитация постепенно приносит душевный покой просто потому, что ты знаешь: достаточно начать правильно дышать, а всё остальное приложится. Удовольствие заключается в самом существовании.
– Вы до сих пор медитируете?
– Нет. Несколько лет назад мой учитель сказал мне прекратить медитировать. Существует такой уровень развития, который называется немедитация: после того как человек достаточно долго медитировал, появляется спонтанная медитация, когда он спит или отдыхает.
– Гарсия Маркес сказал: «Секрет хорошей старости состоит в том, чтобы заключить честный пакт с одиночеством».
– Мне и в голову не приходила эта мысль о честном пакте с одиночеством…Недавно я сказал одному человеку, чтобы он пришёл проведать меня. Он страдал от одиночества, его родители умерли в прошлом году. Тогда эта тема была очень близка мне, однако я должен поблагодарить жизнь за то, что не страдаю от одиночества. Я окружён очень заботливыми друзьями.

Тот, кто наблюдает

– Вам нравится музыка. Вы использовали её в своих методах лечения. Хорошая ли это спутница для восьмидесяти пяти лет?
– Она действует как духовная пища. Меня она связывает с высшим миром, она приносит мне счастье, которое не ограничивается тем периодом времени, когда я её слушаю. Музыка не столько ласкает слух, сколько передаёт глубину мыслей композиторов. Иногда, когда я гуляю, я слушаю музыку на своём айподе.
– А какую музыку Вы слушаете?
– Трёх Б: Баха, Бетховена и Брамса.
– Вы всё ещё ведёте созерцательный образ жизни, который так защищаете?
– Я не провожу грань между созерцательной жизнью и духовным поиском.
– В начале этого пути была страшная потеря: в 1970 году во время Страстной недели в автокатастрофе погиб Ваш единственный сын. Какова Ваша связь с такой ужасной болью, с таким тяжёлым горем?

— Я не особо чувствителен к боли. Сегодня утром я получил письмо от одной своей знакомой, которая писала мне: «У меня сейчас такой период, когда меня всё волнует: смерть моего кота Тигра, возможность контакта с людьми, и меня тревожит то, что я так волнуюсь». Я ответил ей: «Хотелось бы и мне волноваться, как ты». Когда люди умирают, я стараюсь не обращать на это внимания, я всегда объяснял себе это волей Бога. Кто я такой, чтобы спрашивать, сколько должна длиться жизнь? Когда умер мой лучший друг Тотила Альберт, я почувствовал, что он уже сделал то, что должен был. Когда умерла моя мать, я воспринял это как то, что с ней не могло случиться ничего лучше.
— Но смерть единственного сына не кажется такой уж естественной.
— Когда умер мой сын, это действительно сильно потрясло меня. Ему было 11 лет. Преждевременная смерть. Автокатастрофа, в которой машина упала с обрыва. Была Страстная суббота. Хотя я и не верующий христианин, для меня существуют люди, в которых есть что-то от Христа. Мой сын был таким. Его часто сравнивали с Маленьким принцем. У него было именно такое мышление, он тоже был очень красивым ребёнком. Я почувствовал, что он пришёл в этот мир как раз для того, чтобы одарить меня этим страданием, которое никто больше мне дать не мог. Страданием, которое дало мне возможность почувствовать большую любовь, поэтому я и говорю, что с его смерти начался мой путь.
— Бергман сказал: стареть – это как взбираться на большую гору: пока ты поднимаешься, силы иссякают, но взгляд становится более открытым, он спокоен и охватывает бóльшие пространства.
— Как красиво. Мне старость пошла на пользу. Есть люди, которые всякий раз, как видят меня, говорят: «Ты отлично выглядишь». Будто что-то изменилось к лучшему, в то время, как столько всего катится под откос. Дело в более широком взгляде, он расширяет горизонт.

После этого Клаудио Наранхо погружается в раздумья. На столе перед с ним стоит его кофе и порция пирожков «эмпанадас». Ещё не полдень, но ему хочется есть. Виновата разница во времени. Он только вчера прилетел из Италии. «Мне очень нравится Бергман,» – говорит он.

— Уайльд тоже говорил о старости. Он сказал: «Трагедия старости не в том, что человек стареет, а в том, что душой он остается молодым».
— Не знаю, действительно ли старость трагедия… Одни люди стареют достойно, другие – нет, одни становятся более безумными, более нервными и, как говорила одна моя знакомая: «Я не хочу так стареть, чтобы мне говорили, что я старая карга». Возможно, я продолжаю меняться в лучшую сторону, прежде всего, благодаря способности радоваться несмотря на то, что моё тело приходит в негодность. Это не дар, это то, чему я постепенно учился. Сам Уайльд говорил об этом: «Все мы ногами увязли в грязи, но некоторые из нас смотрят на звёзды».